Какое-то большое помещение, в полусумерках. В центре комнаты стоит Геннадий Эдуардович и я, лицом к нему, а вокруг кружится хоровод каких-то красивых девушек в красивых длинных нарядах. Я не знаю, кто это точно, но когда стала вспоминать, помню, что видела там Таню Сундукову, Аню Орлову, Свету Романюк. Больше не помню, кто еще был среди этих девушек.
И вот, стоит Геннадий Эдуардович в середине комнаты, а в левой руке у него, как зеркальце такое, серебряное, круглое, или иконка такая серебряная, и так сияет, переливается вся, как будто у нее множество граней, как у драгоценного камня. И иконка эта – живая.

В центре ее старичок стоит на коленях, молится. Очень красивый и очень-очень добрый такой и глубокой мудростью светится, с длинными густыми белыми волосами и бородой. Очень похож на Серафима Саровского, но не Серафим Саровский, а кто-то более древний. Я не знаю на самом деле, кто это был, но во сне мне пришло, что это – Даждьбог. И стоит он на коленях и смотрит на звезды, сверху слева, как куполом, много-много маленьких звездочек, вроде как, Плеяды, а ниже, под этим куполом из звезд, одна большая, просто огромная звезда, низко-низко. Как называется, не знаю.
И молится он к ней за весь Род. И такой мощный свет из этой иконки идет. И Геннадий Эдуардович мне в лицо этой иконкой светит. Куда-то в центр лба, где-то в область третьего глаза. И это так классно.(Что интересно, рука с иконкой согнута в локте и сама иконка находится где-то на уровне талии Геннадия Эдуардовича, а он ею как бы управляет, как зеркальцем, когда солнечные зайчики пускают, и свет этот направляет. И прямо видно, как этот поток, густой такой, как будто по трубе, идет откуда то сзади за Геннадием Эдуардовичем, через его левый локоть, в ладонь и затем в это зеркальце-иконку и уже оттуда выходит мощным светом. И мне помнятся слова – Сила Рода).

Я смотрю на иконку. А этот дедушка – живой. И такой красивый. Просто нереально красивый. Он поворачивается ко мне лицом и оказывается уже стоящим на ногах. И меня просто втягивает туда к нему, в этот свет. Он улыбается. Такой добрый-добрый. Все знающий и все прощающий. И я с ним общаюсь. Я не помню как, но это ощущение, как будто общение идет на уровне души, без слов, да и слова, собственно и не нужны. И мне так хорошо-хорошо от этого. Так здорово. И мне все больше хочется любоваться этим дедушкой и говорить с ним. И я прошу Геннадия Эдуардовича еще посмотреть и рассмотреть этого дедушку. А Геннадий Эдуардович мне говорит, с некоторым смущением оттого, что идет такое общение, а ему приходится его прерывать: «Нельзя. Свет идет слишком яркий. Закрывай глаза.»

И я вижу, как этот поток-труба начинает вибрировать от усиливающейся мощи, и свет становится ярче и сильнее, сильнее. И я понимаю, что да, надо закрыть глаза, иначе можно просто ослепнуть от такого яркого света. Я закрываю глаза. И Геннадий Эдуардович снова светит мне куда-то в область третьего глаза. Только свет теперь гораздо мощнее. И так хорошо от этого света. Мне так хорошо от этого света. Столько много света. Я вся в этом свете, и это так здорово.

Дальше я уже лежу на спине. А Геннадий Эдуардович сидит на стуле в центре этой же комнаты. А девушки все так же танцуют какой-то красивый ритуальный танец большим кругом вокруг нас. Геннадий Эдуардович легко дотрагивается до моей правой ноги, внизу, где-то в районе щиколотки. И через правую ногу, вверх, к сердцу пошел такой мощный поток света. И тоже так хорошо. У меня мелькает внутри какое-то внутреннее понимание, связанное, как помнится, с моим выездным семинаром на Красную горку.
Геннадий Эдуардович говорит: «Теперь ты понимаешь, что это было?» Я согласно киваю: «Я понимаю, понимаю. Но не могу вспомнить, чтобы сказать. Так мысль быстро пролетела. А тут столько всего.» Он кивает. Хорошо, мол. Вспомнишь потом. Потом опять свет через правую ногу. Геннадий Эдуардович смотрит на меня и говорит: «По дому тоскуешь сильно». А я в инструкторской майке, смотрю на себя и там, где сердце и символ любви к родной земле так темно-темно от тоски и так больно. Геннадий Эдуардович кивает так: «Хорошо», — говорит, — «Скоро домой поедешь, все пройдет». (А я на самом деле как раз собиралась ехать в июне на свой ДР домой, а сон снился в мае) А девушки в хороводе все танцуют, танцуют.

Геннадий Эдуардович говорит мне: «Вставай. Веди хоровод.» А мне так неловко, я отказываюсь, говорю: «Геннадий Эдуардович, как я могу. Кто они и кто я. Я не могу вести хоровод.» А Геннадий Эдуардович уже строго так говорит: «Вставай и веди!» Я встаю в начало хоровода и веду за собой этих девушек. А впереди что-то стоит на пути. Стул с белыми простынями, что ли. А сверху лежит что-то серебряное. Что – не помню. Что-то ярко светилось серебристым светом. Геннадий Эдуардович говорит: «Бери!» Я беру. Иду дальше, а сверху в комнате веревка натянута под потолком, и на ней висит моя детская корона-кокошник, в котором я на детском утреннике принцессой была, в мишуре вся. Я смотрю на нее и не понимаю, что с ней надо делать. Тоже брать? И спрашиваю у Геннадия Эдуардовича: «Одевать?»

Он смеется так, по-доброму, и говорит: «Ну уж, без короны мы как-нибудь обойдемся» И мне даже неловко как-то стало, я смутилась, думаю, далась мне эта корона. Я ее сняла с веревки и на стул положила, за ненадобностью. И весь хоровод за мной этот стул обошел. А Геннадий Эдуардович опять так, по-доброму смеется и говорит: «Ты хотела новое мастерство получить. Ну что, получила?» А я думаю: «Мастерство, ого, я уж тут хотя бы об умении мечтала, хотя бы этому научиться, а тут – мастерство.» Впечатлило меня это слово.
А Геннадий Эдуардович говорит: «А теперь, девочки, стряхните с себя все.» И девушки начинают с себя руками как бы все лишнее, ненужное отряхивать. Как пыль с одежды отряхивают, вот так. А я стою и засыпаю. Таким глубоким сном и почти не двигаюсь. Устала. И сил нет пошевелиться. Только спать. А Геннадий Эдуардович смотрит на меня и говорит с юмором: «А для ленивых, сделайте это еще раз».

Мне и смешно, какая же я ленивая, просто засыпаю. И делать сложно, потому что очень спать хочется. Я пересиливаю себя и через силу тоже начинаю потихоньку отряхиваться. И понимаю, что совсем засыпаю. А потом понимаю, что это же сон, оказывается, был, а мне казалось – реальность. И понимаю, что если я сейчас на самом деле засну, то когда проснусь, сон уже и забуду. А мне хочется его помнить. И я буквально вытащила себя из сна, встала и пошла в половину пятого утра, сон записывать, чтобы не забыть.

Раздел: Публикации

Оставить комментарий

(Spamcheck Enabled)

 

О гимнастике

В давние времена в Беларуси существовала гимнастика, помогавшая нашим прапрабабушкам быть обольстительными и бесконечно женственными. Подробнее »

Последние комментарии